Так получилось, что мэр Владивостока Игорь Пушкарев со студенческих лет шел навстречу саммиту АТЭС: в начале 1990-х гг. он работал переводчиком на международной конференции стран азиатско-тихоокеанского региона, а в 2001 г. защитил диссертацию о международно-правовых вопросах деятельности форума АТЭС. Тогда вряд ли кто предполагал, что такая встреча состоится в столице Приморья. Сейчас семья Пушкарева снабжает стройки будущих объектов саммита цементом. Корреспонденты «Ведомостей» решили узнать, карьера мэра — цепь случайностей или продуманный план?

— Идея о проведении саммита АТЭС в России возникла в 2000 г., но всерьез об этом заговорили спустя три года, а Владивосток и вовсе официально был выбран в качестве принимающей стороны в 2006 г. Но еще в 2001 г. вы защитили диссертацию на тему «Международно-правовые вопросы деятельности форума АТЭС». Это волшебное совпадение? Вы — пророк?

— Я как раз ждал, когда меня кто-нибудь спросит об этом. На самом деле началось все гораздо раньше, еще в юношестве. Я родился не во Владивостоке, а в Забайкалье, в селе, а 10-11 классы заканчивал в поселке — сейчас такие называют моногородами, — где было одно градообразующее предприятие, рудник «Забайкалзолото», на котором все работали. Когда я заканчивал школу, руководство рудника решило выучить своих специалистов-международников, экономистов, которые будут добываемое предприятием золото продавать на Лондонской бирже, покупать необходимое оборудование, внедрять технологии. Я прошел конкурс, победил и один из поселка поехал сюда, во Владивосток, и поступил в Университет экономики и сервиса (тогда он назывался Дальневосточным технологическим институтом) на факультет международных отношений и менеджмента, который только открылся.

— То есть ваше обучение оплачивало предприятие?

— Да. За первый курс за меня заплатил рудник, а потом у предприятия начались финансовые трудности и я платил за учебу сам. А после первого курса в городе проходила первая международная конференция. Раньше такие форумы могли проходить и в Находке, и в Хабаровске, но для Владивостока это было первое подобное мероприятие. Бывший военный город, порт, сюда даже граждане России, а в то время еще Советского Союза, попадали только по приглашению родственников или по специальному разрешению. До Артема (небольшой город в 53 км к северо-востоку от Владивостока. — «Ведомости») доезжаешь, проверка — и все: если нет необходимых документов, ссаживали с поезда.

И вот город открылся (в 1991 г. — «Ведомости»), первая международная конференция, первые иностранцы. Мне повезло: нас как волонтеров наняли переводчиками. Сюда съехались специалисты из стран Азиатско-Тихоокеанского региона, из Европы. Интерес был огромный тогда, еще к Советскому Союзу. И у нас была эйфория — страна открывается, выходим на международный рынок, сейчас начнем сотрудничать, и все нам будут помогать. Обсуждался как раз вопрос Тумангана. Это золотой треугольник — граница Китая, России и Северной Кореи. Для Северного Китая самый короткий путь для переправки грузов в Америку через Японское море и Тихий океан проходит по реке Туманган, по-нашему — Туманная. Это всего два десятка километров. Через внутреннее китайское море — примерно на 3000 км больше. Еще один маршрут — через Северную Корею, порт Раджин. Но он тоже длиннее и, соответственно, затратнее. Когда Союз начал разваливаться, китайцы очень хотели вернуть себе выход к морю, мудро перекрытый нашими предками, пытались договориться, предлагали расширить речку, чтобы в нее, как в Темзу, заходили корабли, проходили по ней и разгружались в портах. Привлекательно, особенно с учетом того, что рядом Транссиб. Вот и обсуждались перспективы создания на Тумангане центра международного развития и сотрудничества.

Так вот мне повезло, что я с самого начала влился во всю эту историю. Плюс хорошие преподаватели, в том числе из московского МГИМО. Нас сразу подняли на достаточно высокий уровень. Мы общались с руководителями многочисленных иностранных институтов, которые участвовали в разработках международных стратегий экономического развития для своих стран. С этого все началось, а потом я продолжил заниматься международными отношениями, но уже в бизнесе — стал работать в компании, импортирующей в Россию продукты питания.

— Вы про «Пусан» — первую компанию, в которой работали еще в институте?

— Да. А вообще, Пусан — это второй город в Южной Корее, порт, с которым у Владивостока очень тесные связи. Это города-побратимы.

— А какими продуктами питания торговали?

— «Доширак», «Чоко-пай» и др. Кстати, «Доширак» по-корейски звучит «Досирак». По-русски не очень красиво. Так вот это сотрудник моей компании придумал и предложил корейцам изменить звучание. Они согласились, и сейчас вся страна знает этот продукт как «Доширак». Когда-то мы были крупнейшим поставщиком «Доширака», чокопаев, различных соков и проч.

— Вам ведь в тот момент еще не было 20-ти?

— Да, в «Пусан» я пришел после первого курса. Но мне вообще повезло в жизни: в 24 года я стал самым молодым директором судоремонтного завода, в 26 — самым молодым директором цементного завода, а потом стал самым молодым сенатором.

— В чем же секрет? Неужели все дело в конференции?

— Секрет простой. Формулу все знают: 99% труда, 1% удачи. Если удачи не будет, то и труд не будет так вознагражден.

— Как все-таки произошло, что с продуктов питания вы перепрофилировались на цемент?

— Все просто. Сначала мы только импортировали, и это больше всего угнетало, поскольку, расплачиваясь, мы, по сути, отдавали доллары, которые наша страна выручала от продажи нефти, леса, металлолома. И привозили мы продукты питания, которые сегодня скушали, а завтра их уже нет. Не средства производства, не оборудование, не технологии. Для экономиста заниматься импортом продуктов питания — не очень приятное занятие. Ведь важно не только зарабатывать на хлеб и семью кормить, но и себя уважать. И мы постепенно стали продавать за границу лес, металл, а потом и клинкер (сырье для производства цемента. — «Ведомости»). Но серьезно цементным бизнесом я занялся не сразу. Сначала был еще судоремонтный завод.

— Как же вас туда занесло?

— На самом деле, ничего удивительного. Импортируя продукты питания, я стал арендовать на судоремонтном заводе в бухте «Золотой рог» склад. Сейчас на его месте стоит опора нового моста. Части этих помещений уже нет — снесли, так как они находились во временных конструкциях, в «красных линиях», поскольку мост был запроектирован в этом месте еще с конца 80-х гг. [прошлого века]. Так вот эти помещения я начал арендовать под таможенный склад. Наш бизнес к тому времени разросся, и мы фрахтовали пароходы и сами возили пароходами грузы. Завод же находился в плачевном состоянии: на нем работало всего человек 200, причалы и склады простаивали. Мы освободили цеха, взяли в аренду и начали использовать как таможенный склад.

Потом нам стало не хватать этих помещений. Я пришел к владельцу завода — тогда им владело производственное объединение «Дальрыба» — и попросил сдать в аренду весь завод. «У вас все равно там ничего не делается», — сказал я. Мне говорят: «Пока не делается, но мы будем ремонтировать здесь свой флот. Пусть он уменьшился, но он есть. Правда, у нас нет денег. Вот если ты их нам дашь». В общем, договорились, что я у них выкупил 50% акций завода и стал его директором. За это я должен был капитально отремонтировать весь их флот — 10 кораблей — и выпустить его в море. Еще одним условием было, чтобы флот всегда стоял и всегда ремонтировался с небольшими затратами. Тогда мне позволили забирать под таможенные склады столько, сколько мне нужно.

— В 22 года?

— Да. Когда я пришел, ситуация на заводе была следующая — пять месяцев долги по зарплате, 200 человек работающих и за год отремонтировано всего лишь 14 судов. Через год — 1200 работающих, никаких просрочек по зарплате и отремонтировано 96 судов. Мы стали крупнейшим судоремонтным предприятием в Приморье. Больше, чем «Дальзавод», на котором когда-то работало 16 000 человек, а на Первомайском судоремонтном в лучшие годы — 1500. В советское время он был седьмым в крае по объемам производства, и мне за год удалось реабилитировать его былую репутацию.

— В чем фишка? Так сильно хотелось арендовать помещения?

— Просто я люблю работать (улыбается). Я с утра и до позднего вечера был на заводе. У меня работники дока тогда, в 1999 г., получали по 15 000 руб. в месяц. Одна из главных причин успеха — изменения в технологии. Весь мир тогда уже очищал корпус судна пескоструйными аппаратами, а у нас все по старинке — шарошками. Судно поднимут, потом неделю леса строят, чтобы рабочие могли ходить. Мы съездили в Японию, посмотрели, как делают японцы, купили две подержанные вышки, знаете, такие с люлькой на стреле, которые ремонтируют фасады домов. Тогда у нас было таких одна-две машины на Владивосток. И то они ездили на базе КАМАЗа, участвовали в строительстве. В судоремонте таких не было. Так вот мы их привезли и сразу стали корпус судна делать не за 24 дня, а за 5. Леса не строили, судно подняли, тут же подъехали машины с люльками, пескоструйными аппаратами все почистили, как керхером, и сразу пульверизаторами краску нанесли. Причем краску начали брать импортную, хорошую и быстро красить. В результате сроки ремонта сократились в несколько раз. А для владельца судна что? Пока оно стоит в ремонте, он деньги не получает, а только тратит. Чем меньше судно стоит, тем больше оно работает и приносит доход. Так вот за счет таких решений и за счет того, что мы людям стали платить зарплату живыми деньгами, а не обещаниями и без задержек — мы это сделали, вытащив деньги из торговли, — к нам потянулись специалисты с других заводов.

— А как к вам, такому молодому, отнесся персонал? Те же докеры?

— Знаете, когда я еще торговлей занимался, я же не в кабинете сидел. Я вообще начал с того, что по объявлению пришел работать в фирму переводчиком корейского и английского языка, и в первый же день мне поручили найти бригаду, чтобы выгрузить судно. Я пошел в общежитие, где сам жил в то время, собрал своих друзей с общаги, приехали и выгрузили пароход за сутки.

— Вы тоже разгружали?

— Да.

— И пескоструйными аппаратами чистили?

— Нет, уже не чистил, но смотрел, чтобы понимать, как это делается.

— То есть вы выгрузили, вас похвалили и…

— Да. И я начал работать.

— А как же функции переводчика?

— Я был и переводчиком, и декларантом, и организатором выгрузки. Через полгода стал исполнительным директором в этой компании. Потому что я, по сути, жил на работе.

— Нельзя не спросить о вашем начальнике и хозяине фирмы — корейце Кан Хюн Чоле, убитом в конце 1995 г., когда вы уже работали в компании. Было несколько публикаций в прессе о том, что после убийства ваш личный бизнес пошел в гору — созданной вами фирме «Влад Кан» достались активы «Пусана». Это так?

— Там было много фирм, и учредителями у каждой из них были разные люди. Кан не был учредителем ни «Пусана», ни «Влад Кана». Я тоже не был учредителем ни одной из этих фирм, я работал по найму. Когда его не стало, фирма осталась со своими учредителями, а я, действительно, организовал свою фирму, и мы начали заниматься тем же самым, чем занимался «Пусан». Но никакие активы «Пусана» я не забирал, компании свои создавал сам. Да, я работал с теми же поставщикам, партнерами из Южной Кореи, с которыми работал и в «Пусане», но разве меня можно в этом обвинять? Знаете, про меня, как про любого политика, ходит много баек. Когда я выбирался [в мэры], многие считали, что я — родственник [летчика-космонавта Алексея] Леонова, потому что он — председатель совета директоров фонда Baring Vostok, с которым мы сотрудничали. Наследство Кана — еще одна излюбленная тема для обсуждений. Жена у меня из Рудной Пристани, а там Евгений Наздратенко (бывший губернатор Приморского края. — «Ведомости»), кто-то решил, что она — его дочь или близкая родственница. Это не так. Мы познакомились здесь, когда я был студентом, в общежитии. С тех пор и живем. Тема убийства Кана до сих пор периодически выплывает, иногда из Следственного комитета либо из прокуратуры звонят с разными вопросами. Но в основном это происходит в такие значимые моменты моей жизни, как назначение на новую должность, выборы и т. д.

— До сих пор? Но вообще понятно — преступников ведь так и не нашли.

— Да, преступников не нашли. Там ведь произошло сразу несколько убийств граждан Южной Кореи.

— А какие у вас были отношения с Каном?

— Хорошие. Он сделал меня своим заместителем. Вот он ставит задачу, я ее выполняю. И конечно, каждый руководитель нагружает своего подчиненного, если тот выполняет его поручения, по максимуму. Везет тем, кто везет.

— Он вас чему-нибудь научил?

— Конечно. Он все время повторял: «Communism mind, communism mind», имея в виду, что у нас коммунистический образ мышления. И я все время пытался проанализировать, что это означает. Сейчас я понимаю, что у нас до сих пор во многом коммунистическое мышление. Все мы родом из детства, и воспитание, и подходы. Я никогда подолгу не жил за границей, как некоторые, где мог бы проникнуться идеологией, духом, что ли. И не работал в иностранных компаниях: «Пусан» был все-таки нашей фирмой, и таких было много, все мы, по сути, вырастали из челночного бизнеса. Когда случился кризис 1998 г. и все обвалилось, мы все собрались, конкуренты, компаний двадцать, и вместе решали, что делать. Та же коробка того же майонеза стала стоить в 6 раз больше, и было понятно, что ее никогда не продашь здесь. Вот вам и коммунистическое мышление.

— То есть если бы не кризис, вы продолжили бы торговать продуктами питания?

— Я никогда не хотел заниматься только этим. Я пришел в бизнес, чтобы зарабатывать. Ведь мне нужно было закончить институт, потому что предприятие заплатило только за первый год моего обучения. Потом оно обанкротилось и перестало существовать. А мне помимо учебы нужно было питаться, снимать квартиру. Поэтому я шел и работал. Но когда я достиг определенных показателей в торговле, мне это перестало нравиться. Я как экономист понимаю, что покупка продуктов питания и перевод за границу валюты не сосем эффективны. Поэтому мы начали искать, что можно было бы продать самим отсюда, и вышли на клинкер.
— У китайцев тогда было плохо с цементом?

— А мы продавали в Южную Корею. Это уже когда я стал гендиректором «Спасскцемента», мы стали крупнейшим поставщиком клинкера в Китай. И даже тогда они работали на привозном сырье, и печи у них были еще шахтного типа. Первобытнообщинный способ. Это сейчас Китай каждый месяц по новому заводу запускает, а у нас в России уже 30 лет ни одного не запущено.

— То есть «Спасскцемент» поднялся на Китае?

— Какая была ситуация? «Спасскцементом» владел «Альфа-цемент» — одно из подразделений «Алфа-групп». У «Альфа-цемента» в тот момент было достаточно большое количество цементных заводов в России — примерно около десяти. «Спасскцемент» был самым дальним из них. На Спасске два завода, и ничего, кроме убытков, они не генерировали. В свое время «Альфа-цемент» тоже рассчитывал на экспорт, сразу после приобретения вложили в модернизацию около $7 млн, довольно серьезные деньги по тем временам, купили лабораторное оборудование, дозаторы — в общем, все, чтобы производить высококачественный цемент. Но, несмотря на модернизацию, завод продолжал проседать и не работал. Он практически остановился.

К тому моменту, когда я пришел директором на завод, люди не получали зарплату пять лет. Вернее, получали ее бартером — цементом, продуктами питания. Рассчитывались «игнатьевками» — талонами, которые людям выдавал прежний директор завода Игнатьев. И на дороге, на федеральной трассе они стояли и продавали продукцию. Это был 2000 г. Помимо задолженности по зарплате у предприятия были огромные долги перед поставщиками. Один из заводов — Новоспасский — простаивал в течение пяти лет, а у Спасского из семи производственных линий две были срезаны и проданы на металлолом в Китай, а из остальных пяти линий работала только одна.

— Вас позвали его спасать?

— Не совсем. «Альфа», уставшая от убыточного актива, предложила нам как одному из крупных клиентов купить этот цементный завод. Мы договорились с южно-корейскими партнерами, которые здесь покупали клинкер, а поставляли продукты питания (кстати, это были две компании, но одни и те же люди), о поддержке, и они помогли нам с деньгами для покупки. Но когда мы поехали в Москву, «Альфа» устроила тендер. Был еще один участник, который интересовался заводом. Это фонд Baring Vostok Capital, и один из менеджеров этого фонда — Алексей Калинин — раньше работал в «Альфе». В общем, мы начали с ними конкурировать, повышать цену. Но в результате договорились. Они спросили: «Вам что нужно?» Мы ответили, что считаем завод перспективным с точки зрения рентабельности и хотим заниматься производством. Они говорят: «А мы инвесторы. Нам нужно вложить доллар, получить два. Лучше — больше». В итоге мы купили «Спасскцемент» за деньги фонда по схеме management bayout с расчетами в течение нескольких лет. Я стал гендиректором предприятия и за три месяца раскрутил оба завода, в него входящие.

— Дальше тоже стало неинтересно, и вы пошли в политику?

— В политику я пошел, чтобы изменить жизнь людей к лучшему.

— В «Единую Россию» давно вступили?

— Да, давно. В самом начале. У меня стаж почти такой же, как возраст самой «Единой России».

— Опять угадали вектор?

— Тоже повезло (смеется).

— И все-таки?

— В партию я вступил в 2003 г., параллельно с избранием депутатом городского совета Спасска-Дальнего (город, в котором находился «Спасскцемент»). Затем я стал зампредом городской Думы, а через полгода избрался в законодательное собрание и стал его зампредом. Затем, когда мне исполнилось 30 лет — раньше нельзя, — меня избрали в Совет Федерации.

— А в чем ваша заслуга перед партией? Как «Единая Россия» вас заметила? Бизнес-успехи их вряд ли могли впечатлить.

— Я руководил фракцией «Единой России» в законодательном собрании, занимался партийной работой, организовывал местные отделения, организовывал выборы, сам участвовал в них, работал, не сидел сложа руки. Поэтому, наверное, и заметили.

— Вопрос к вам как к мэру Владивостока. Как вы относитесь к устоявшемуся криминальному имиджу бандитского города и края в целом?

— Бандитский Петербург слышал, о бандитском Владивостоке слышу впервые. Хотя, конечно, криминальная обстановка — особенно в начале 1990-х гг. — здесь была напряженная, как, в принципе, и во всей стране.

— Это мягко сказано. О постоянных перестрелках и бандитских разборках известно всей стране. И вам ведь наверняка приходилось если не участвовать в них, то сталкиваться с криминалитетом. Как вы с ними взаимодействовали, или вас судьба уберегла?

— Да, было непросто. Бывало, даже беседовал с авторитетами.

— Когда вам было 20 с небольшим и вы начинали бизнес, вы с Сергеем Дарькиным (нынешний губернатор Приморского края), Игорем Карповым не пересекались?

— Нет, тогда не пересекался. Но с [Владимиром] Николаевым (бывший мэр Владивостока, осужденный на 4 года условно) сталкивался. Город-то небольшой, так или иначе приглашали на беседы, беседовали, предлагали платить.

— Платили?

— Нет. Удавалось решать.

— А где пересекались интересы?

— Ну если мы, например, заходим на судоремонтный завод и нам говорят: «Вы на нашу территорию зашли. Нам тут платили, и вы платите». Я отвечал: «Вот к тем, кто вам платил, и идите, а у нас все по договорам, и вас там нет».

— За такое и убить могут. Вы ходили в бронежилете?

— Бывало. Даже когда на выборы [мэра] шел, ездил в машине, обвешанной бронежилетами, как в Чечне.

— А вы какими-то боевыми искусствами владеете?

— Я плаваньем занимался.

— Значит, с вами всегда охранники ходили?

— Раньше да. Сейчас нет.

— Административный ресурс защищает?

— Никто не застрахован. Если кого-то обидишь, никакой бронежилет не спасет.

— Как вообще получилось, что форум АТЭС решили провести во Владивостоке?

— Активно озвучивать инициативу начал Сергей Михайлович [Дарькин]. Но, вообще, эта идея зреет с 80-х гг. [прошлого века], это идея Дальневосточного отделения Академии наук, их разработки, их анализ. Подняли с полок, когда город открылся. Потом все затихло, идеологи угомонились, не увидев результата. И вот в начале 2000-х гг. — новая волна интереса. Сергей Михайлович собрал ученых, и в моем понимании, именно он продвинул эту идею. Конечно, не будь она хорошо обоснована, ее вряд ли бы поддержали.

— О подготовке к саммиту. У города два объекта (из 63 по программе — «Ведомости») — «Морской фасад» и часть гостевой дороги. В каком они состоянии? Успеете уложиться в сроки? Впишитесь ли в выделенные суммы?

— Денег всегда мало. Проблем много. Поэтому чем будет больше средств, тем лучше. Конечно, есть еще сроки. Но я считаю, мы все успеем и завершим, согласно утвержденным планам. На это денег нам хватит. Наши объекты довольно простые, но они видимые — дорога, которая пересекает жилую застройку, и две набережные, скверы, парки, тротуары, фасады, подсветка зданий и т. д. Плюс еще по 185-му закону мы просим выделить средства на ремонт многоквартирных домов.

— Да, у вас в ЖЖ написано, что вы недавно выпросили на это 2 млрд руб. из федерального бюджета.

— Мы договорились принципиально. Но средства идут через край. Надо еще, чтобы край взял эти средства и потом еще нам передал их. А сроки очень маленькие. Но пока все движется, идет. Если средства на многоквартирные дома до нас дойдут оперативно, то мы планируем в этом году отремонтировать на них фасады и крыши 450 домов. Большой объем — 10% жилого фонда во Владивостоке.

— Приоритеты тем домам, которые находятся в зоне гостевой дороги?

— Да.

— Остальным что делать?

— Остальным придется подождать. 333 дома мы уже сделали и будем продолжать дальше. Но вы как хозяин, который встречает гостей, готовитесь же лучшее показывать.

— Лучше, когда везде все хорошо.

— Согласен, но сроки сжатые, и приоритеты понятны. К тому же мы заинтересованы — если увидят привлекательность города, то сможем привлечь инвестиции и обеспечить дальнейшее развитие.

— Если сделают шаг вправо от этой дороги, то увидят…

— Ничего страшного они не увидят. Мы и там, и там ремонтируем, но гостевая дорога — приоритет. И потом, не моя вина в том, что фасады превратились в то, во что превратились. Это не за два года произошло. Изношенное жилье — проблема всей страны. А в нашем морском климате это особая проблема, потому что нагрузка на фасады в десятки раз выше, чем в любом другом материковом городе. Резкие перемены климата, переход через ноль, соль, морские ветра. Но к середине октября мы процентов на 80 должны завершить работы в рамках подготовки к саммиту. Последние 20% и штрихи — зимой и будущей весной. Так что к августу 2012 г., думаю, уложимся и будем ждать гостей.

— По своим объектам вы заказчик. А кто исполнитель, как выбирали?

— Выбирались по 94-му закону, то есть кто предложит лучшую цену.

— То есть были аукционы. Можете назвать имена победителей?

— Дорогу выиграла корпорация «Инжтрансстрой», а по «Морскому фасаду» было несколько тендеров, но основной подрядчик — наше муниципальное предприятие.

— Кто выбирает поставщиков стройматериалов и как контролируется расходование средств?

— Все происходит в соответствии с 94-м законом. Конкурс проводится по документации, делается проект, он проходит экспертизу, после чего объявляется аукцион на проведение строительно-монтажных работ, выигрывает фирма, имеющая все необходимые лицензии и предложившая лучшие условия. Победитель сам выбирает поставщика стройматериалов, раз он взялся за эту работу. Найдет дешевле, его счастье — не найдет, его проблемы. Но он должен сдать объект.

— То есть вас не интересует, кто поставляет стройматериалы и по какой цене?

— Нас не интересует. Главное — чтобы они были качественными. Для этого мы специально наняли технадзор, который следит за качеством выполнения работ.

— Тогда что вы думаете по поводу того, что практически все стройматериалы для стройки объектов саммита — цемент, асфальт, бетон — поставляет аффилированная вам «Парк групп»? И не была ли монополия созданной вами компании на дальневосточном рынке одним из аргументов в вашу пользу на выборах мэра города?

— Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, и плох тот бизнесмен, который хотя бы на минуту не мечтает стать монополистом. Я действительно создал «Парк групп», которая собрала разные активы, включая цементные, щебеночный, асфальтовый и проч. заводы, и занимает крупную долю рынка, но я, как только пошел в депутаты, перестал быть акционером группы. Этим занимаются мои братья — Андрей и Владимир. По поводу поставщиков стройматериалов могу сказать, что можно покупать любой цемент, никто не запрещает, но покупают тот, у которого цена-качество оптимально соответствуют. Какой смысл везти его из Новосибирска или Новороссийска, если здесь дешевле?

— И во сколько обходится стройкам саммита цемент?

— Это вопрос договоренности строителей с поставщиками. Тендер на поставку не разыгрывается.

— Сколько все-таки спасского цемента используется в стройках саммита?

— 95%.

— Асфальта?

— В городе порядка 15 асфальтовых заводов. У «Востокцемента» (входит в «Парк групп» — «Ведомости») — всего один. Щебеночных заводов на территории Владивостока действительно больше нет, и поэтому «Востокцемент» здесь вне конкуренции. Но оба производства — и асфальта, и щебня — входили в «Востокцемент», еще когда я не был мэром. Просто с ним мне тоже повезло — когда-то я принял стратегически верное решение. Это был убыточный завод, мы его купили и тащили на себе несколько лет. Меня все спрашивали: «Дурак, зачем покупаешь?»

— А с Baring вы как и когда разошлись?

— Разошлись очень хорошо. Рассчитались с ними даже досрочно. Это произошло где-то года 4 назад.

— Кто же поставляет гранитные бордюры, которые кладут в городе?

— Компании, которые работают на рынке. Тот, кто дешевле даст цену, тот и поставляет. Но гранитный бордюр производится в основном в Китае. Небольшая часть — в городе Амурске Хабаровского края. Но у них очень маленькие объемы.

— Китайский гранит хорошего качества?

— Качество подтверждается сертификатом.

— Насколько проблемно существование неразграниченных земель между городом и краем. Их ведь порядка 70%?

— Не совсем так. Процентов 10 — это частные земли, еще 10 — под различными учреждениями, в том числе муниципальными, остальные — пополам: федеральные, в основном Министерства обороны, и неразграниченные, которыми распоряжается край. То есть неразграниченных процентов 40. Примерно 200 кв. км.

— Сдерживает ли это развитие?

— Однозначно. Во-первых, многие желают что-то построить, а получить землю невозможно. То есть у вас есть деньги, вы хотите купить землю, вы пойдете в Лондон и купите ее, а во Владивостоке — никогда.

— Как решать проблему?

— Максимально публично продавать участки. И пусть кто хочет, тот и покупает. По цене спроса. В соответствии с Генпланом. Здесь — торговый центр, здесь — жилье, а там — спортивные сооружения. Как в Сингапуре и во всех ведущих странах.

— Вы ведете переговоры с губернатором по этому поводу?

— Постоянно.

— А как вообще такое возникло?

— Это еще до меня. Федеральный закон разрешает субъекту принять решение и распределять землю самому. Именно в столице субъекта. И когда мэром был Владимир Николаев, он тут распоряжался, по мнению губернатора, не очень эффективно. И когда губернатору позволили принимать такие решения, он воспользовался своим правом. С тех пор понравилось — и не отдают.

— В чем их интерес? Они получают с этого какую-то ренту? Или это просто как собака на сене?

— Потому что к ним все приходят и просят: «Дайте землю». А так никто не будет ходить.

— И как вы собираетесь эту проблему решать?

— Мы тоже ходим и просим.

— Дают?

— Нет пока.

— А сколько в доходах города приходится на ренту?

— К сожалению, пока это совсем не много, но мы сейчас провели кадастровую оценку. И ожидаем, что доходы от сдачи в аренду земель и недвижимости значительно увеличатся. То есть сейчас это 373 млн руб. при всех доходах примерно в 7 млрд.

— Что будет после саммита с островом Русским, с его землей в 100 кв. км? Освоение продолжится?

— Сейчас это федеральная земля. Там, где строится университет, — земля Минрегионразвития, 35 кв. км, но после окончания стройки она перейдет Минобразования. Часть, где будет школа, детский сад и т. д., будет отдана муниципалитету. Часть оставит за собой Минобороны. Уже сейчас в планах строительство жилья на северной части полуострова Саперный и на самом Русском. Но основная часть острова будет рекреационной зоной — санатории, сафари-парки и проч.

— Изучили вашу декларацию за 2009 г. Можете объяснить, зачем вам пять машин на семью?

— Странный вопрос. Ну есть у меня машины, у жены. Я, кстати, езжу на личных машинах, не на служебной.

— А мигалка есть?

— Нет. Когда был сенатором, баловался иногда, но сейчас нет. В Москве опять же машина моя, не служебная. Мне так удобнее. Чем я буду здесь за счет городских денег покупать Lexus, я лучше машину скорой помощи куплю.

— В пробках стоите?

— Конечно. Принципиально.

— А зачем вашей жене здание административно-бытового комплекса и деревообрабатывающий завод?

— Это просто участок земли. Когда-то было помещение. Дом, может быть, когда-нибудь построим.

— А во сколько вы свое состояние сейчас оцениваете? Вы вышли из бизнеса, но средства-то остались наверняка.

— У меня есть дом, машины, зарплата — вот это мое состояние.

— Вы разве не передавали свои деньги в какой-нибудь фонд, в управление?

— Я от всего отказался и передал братьям.

— То есть владельцы «Парк групп» — это два ваших младших брата?

— Ну да. Вернее, семья — братья и родители. Доля близка к 100%.

— Чем ваши мама с папой занимались и занимаются, если еще работают?

— Папа работал на тракторе, а мама — сельская учительница. Папа и сейчас на заводе работает. На «Спасскцементе». Водителем погрузчика.

— Сколько ему лет?

— 59.

— А вашим сыновьям?

— Старшему -14, младшему — 9.

— Вы отдыхать с семьей куда ездите?

— Это редко происходит, но, как правило, я отдыхаю либо в Приморье у родителей — под Спасском, куда я перевез всю семью, включая бабушку с дедом, либо выхожу в море. Ну а так, дня на 4-5, если удается, катаюсь на лыжах в Японии или Корее. Я, собственно, на горные лыжи встал в Корее.

— Горные лыжи — это потому, что наши руководители на них катаются?

— Нет, я начал еще в 2000 г.

— К гадалке точно не ходили?

— Да, так просто повезло (смеется).