15 апреля в России отметили 125-летие одного из самых ярких и противоречивых поэтов - Николая Гумилева. А в августе нынешнего года грядет трагическая памятная дата - 90 лет со дня гибели этого незаурядного литератора. Кстати, до сих пор не известны ни место, ни точная дата расстрела Николая Степановича. Ни Гумилев-старший, ни его первая жена поэтесса Анна Ахматова, ни даже их сын Лев Николаевич, три раза отмотавший сроки в ГУЛАГе, никогда не были на Дальнем Востоке. И, казалось, что вряд ли когда-нибудь доведется упоминать в своих доморощенных провинциальных материалах фамилии этих знаменитых людей с их интереснейшими, овеянными легендами, но переломанными жизнями. Однако… случилось невероятное…

Папка из «долгого ящика»

Мой хабаровский друг и коллега, военный журналист, полковник авиации Валерий Усольцев однажды принес мне в редакцию довольно необычный и весьма объемный материал. Пробежавшись глазами по этим записям и фотографиям «наискосок», я отложил статью и иллюстрации, что называется, в долгий ящик - слишком много было текста для газетной полосы.

Отложил, чтобы позднее подробно побеседовать с Валерием Петровичем, уточнить кое-какие детали, а затем и опубликовать в каком-нибудь приличном толстом журнале, где места всегда хватает… Но мой «долгий ящик» оказался поистине бесконечным, о чем я десятки раз пожалел, - сначала грянул кризис, журналы стали закрываться один за одним, а потом и автор этого материала неожиданно умер от инфаркта - уточнять детали было уже не с кем.

На днях я с трепетом открыл ту самую папку, оставленную мне Петровичем лет шесть-семь назад… Материал заслуженного работника культуры РФ Валерия Усольцева начинался следующими словами: «подполковника Виктора Унина знаю давно. Знал и то, что он - племянник прославленного танкиста, дважды Героя Советского Союза генерал-полковника Давида Драгунского. А вот то, что находится он в своеобразном, но чтимом в христианской Руси родстве с поэтом Николаем Гумилевым узнал с огромным удивлением совсем недавно».

Два улана - два «Георгия»

Лава на лаву - это когда сходятся в смертельной схватке кавалеристы. И самому смелому человеку бывает в такие минуты страшно, потому как не клинки, а молнии смерти сверкают в кутерьме беспощадной рубки. Хрип лошадей, оскаленные в зверином рыке человеческие лица, леденящий душу звон сабель, при ударах друг о друга высекающих искры, а при ударе о человеческое тело льющих кровь. И в такой ситуации нельзя дрогнуть, расслабиться, потому как это смерти подобно. Или ты врага, или он тебя, другого здесь не дано.

Так было и в атаке под Львовом. Но какими бы сильными рубаками не были австрийские кавалеристы, не выдержали они натиска русских воинов из лейб-гвардии Тверского уланского полка. Обратились в бегство. И эта лихая кавалерийская атака тверчан в Галиции в 1916 году была одной из составляющих знаменитого Брусиловского прорыва.

В том бою плечом к плечу сражались знакомые с детства бывший уже известным русским поэтом прапорщик Николай Гумилев и сын священника Веденского прихода в Тверской губернии, где было родовое имение Гумилевых, унтер-офицер Василий Унин - будущий дед хабаровчанина Виктора Унина.

Оба улана к тому времени за храбрость, проявленную в боях, были награждены двумя Георгиевскими крестами. Причем по одному из крестов они получили в один день.

Путь конквистадоров

В этом же полку служил войсковым священником еще один Унин - Яков. Василия и Якова Униных и Николая Степановича, знакомых еще с детских лет и встретившихся на фронте, связывала не только боевая, но и по-человечески душевная дружба. А еще, можно сказать, - святые обстоятельства. Но об этом чуть ниже.

Заметим только, что на время воинской службы в том полку отец Яков стал духовным наставником боевого офицера Николая Гумилева. Кто знает, может не только смелость и кавалерийское мастерство поэта, но и молитвы друга-священника спасали его от пуль и сабельных ударов врага.

Вообще-то Николай Гумилев призыву на воинскую службу не подлежал. Еще в 1907 году он был признан не способным к ней и навсегда от службы освобожден. Но когда грянула мировая война, автор поэтических сборников «Путь конквистадоров», «Романтические цветы», «Жемчуга» и «Чужое небо» и многих публикаций в литературных журналах ушел на фронт добровольцем. С началом боевых действий в 1914 году он был зачислен вольноопределяющимся в лейб-гвардии Тверской уланский полк. Здесь он и встретился с Униными.

О храбрости поэта в полку ходили легенды. Не случайно же он заслужил две высоких награды, уже упомянутые Георгиевские кресты, а в марте 1916 года был произведен в прапорщики.

Позже фронтовые дороги Униных и Гумилева разошлись, потому как Николая Степановича перевели служить в 5-й гусарский Александровский полк. Но им еще предстояло встретиться в мирной жизни.

Дважды крестники

В автобиографии поэта сказано, что он родом из дворян. Однако отец Николая Гумилева, служивший в Кронштадте морским врачом в чине, приравненном к званию капитана второго ранга, был из поповичей. А чтобы стать дворянином, надо было дослужиться до полковника или иметь гражданский чин, приравненный к этому воинскому званию, или же особые заслуги перед Отечеством. Еще одним способом получения дворянства была женитьба или замужество на лице, уже имеющем это звание.

Кстати, церковный приход отца Степана Гумилева в Тверской губернии был рядом с Веденским приходом одного из потомственных православных священников Униных. Потомственных, потому что прапрадед нынешнего хабаровского подполковника Унина Иван был войсковым священником 16-го драгунского полка в корпусе генерала Александра Ивановича Шеховского - героя русско- турецкой войны. Он участвовал в освобождении Болгарии от турецкого ига, в том числе и в сражениях на Шипке и под Плевной.

А вообще-то род священников Униных, по преимуществу военных, известен еще с освободительных походов в Европу после «нашествия галлов и двунадесяти языков». Священники Гумилевы и Унины были хорошо знакомы на протяжении многих лет и относились друг к другу уважительно.

Что же касается дворянства отца Гумилева, то он получил его после женитьбы на дочери адмирала Львова, родившей России замечательного поэта.

Не поверите, но крестил Николая Гумилева в апреле 1886 года в Кронштадте флотский священник отец Матвей Унин. Кстати, опять не поверите, - обряд проходил в Веденской церкви. Дело в том, что все священники Унины служили в церквях Веденского прихода.

Итак, в апреле 1910 года Николай Гумилев женился на Анне Горенко, ставшей впоследствии знаменитой Анной Ахматовой. А 1 октября 1912 года у них родился сын Лев.

И крестил новорожденного настоятель Веденской церкви в Корсакове Тверской губернии отец Яков, младший брат крестившего самого Николая Степановича отца Матвея. Позже судьба свела отца Якова и Николая на фронте. И подружила еще больше. Да так, что трагедия одного из них стала трагедией другого.

«Аполитичный» арест

В мае 1917 года прапорщика Николая Гумилева откомандировали на Салоникский фронт, где воевал дислоцированный во Франции русский экспедиционный корпус. После расформирования в январе 1918 года управления военного командования в Париже, к которому был приписан Гумилев, он мог остаться в Европе. Но через Лондон он уже в мае 1918 года все же возвратился в раздираемую междуусобицами, голодную, но милую сердцу Россию.

Следует сказать, что и в годы войны Николай Степанович не прекращал литературной деятельности: был издан сборник «Колчан», написаны пьесы «Гондла» и знаменитая понравившаяся даже Максиму Горькому «Отравленная туника», цикл очерков «Записки кавалериста», подготовлен к печати сборник стихов «Костер».

Между прочим, написал он в 1916 году и два стихотворения, посвященных Якову и Василию Униным.

По свидетельству современников, в 1918-1921 годах Николай Гумилев был одной из наиболее заметных фигур в литературной жизни Петрограда. Он руководил воссозданным «Цехом поэтов» и петроградским отделением Союза поэтов, под его началом работала переводческая студия. Он был наставником молодых поэтов из студии «Звучащая раковина». А еще по приглашению «буревестника революции» все того Горького работал в издательстве «Всемирная литература».

И вдруг - тюрьма. Ордер на арест выдал 3 августа 1921 года секретно-оперативный отдел «чрезвычайки» Петрограда. Но при обыске в квартире поэта в доме 6/7 по Преображенской улице ничего контрреволюционного обнаружено не было. Только членский билет Дома искусств при комиссариате народного просвещения, подписанный Горьким, билет в книжный распределитель и карточка Всероссийского союза поэтов. При задержании в графе протокола об аресте «имущественное положение» чекисты записали - «никакого», а в пункте об идеологических взглядах - «аполитичен». Ничего против советской власти не было обнаружено и в письмах и записках, хранившихся в квартире поэта. И на допросах ничего, интересующего чекистов, Гумилев рассказать не мог. Прежде всего, потому, что был реально далек от политической борьбы и контрреволюционных заговоров. А клеветать на людей ему не позволила честь боевого офицера и дворянина.

«Он патриот, а не заговорщик»

Добавим, что сведения о Гумилеве чекисты старались выведать и даже выбить из людей, которые хорошо знали поэта. Вспомнили, естественно, и о дружбе Гумилева со священником Яковом Униным. Тогда отца Якова арестовали первый раз. Но тот так и заявил палачам, что знает Николая Степановича Гумилева как честного человека, боевого офицера и большого поэта. Не верит, что он - заговорщик. А потому, плохого слова о нем не скажет и под пытками. И ведь не сказал.

Нет в архивах и других сведений о контрреволюционной деятельности этого незаурядного человека. И, тем не менее, в постановлении президиума Петроградской Губчека от 24 августа 1921 года, спустя всего лишь три недели после ареста поэта, сказано: «…Гумилев признан виновным в активном содействии Петроградской боевой организации /ПБО/, в составлении для нее прокламаций контрреволюционного содержания, в обещанном представителю ПБО личном активном участии в мятеже и подборе враждебно настроенных к Советской власти граждан для участия в контрреволюционном восстании в Петрограде, в получении денег от антисоветской организации для технических нужд…».

Стоит заметить: все, что было написано в обвинительном документе, - ложь. Не остановили чекистов ни боевые заслуги Гумилева в боях с врагами Отечества, ни его поэтический дар и мировая известность. Даже на заступничество за поэта Максима Горького и других близких к советскому руководству людей посмотрели сквозь пальцы.

И 61 обвиняемый по так называемому «Тагинцевскому заговору» был расстрелян. Точная дата и место приведения приговора в исполнение неизвестны, хотя до Ахматовой дошли слухи, что случилось это 24 августа 1921 года близ Бернгардовки под Петроградом.

А духовника Гумилева отца Якова, избитого до полусмерти, в тот раз выпустили. Правда, через несколько лет арестовали вновь. Теперь, опять припомнив дружбу с уже расстрелянным поэтом Николаем Гумилевым, на несколько лет упрятали в лагеря. Затем на короткий срок выпустили, чтобы в 1933 году вновь кинуть за колючую проволоку. На этот раз навсегда.

Зек, профессор и майор

Снова встретились Унины и Гумилевы на фронте в годы Великой Отечественной войны - теперь уже сын священника Василия Матвеевича Унина младший лейтенант Иван Унин и сын поэта Николая Степановича Гумилева рядовой Лев Гумилев. Встреча была короткой, потому как Ивана ранило, и он попал в госпиталь.

После войны Лев вновь побывал в лагерях, только не на Беломорканале, как в первый раз, а в Норильске. Кстати, он даже и предположить не мог, что где- то рядом на Беломорканале, как простой советский зек, вкалывает священник, крестивший его в 1912 году, друг его великого отца Яков Унин.

Позже сын Николая Гумилева и Анны Ахматовой стал известным историком, археологом, автором фантастических этнотеорий, профессором, доктором наук, исследователем стоянок древних людей.

А Иван Васильевич Унин, командуя группой разведчиков, первым вышел на советско-польскую границу. И в 1945 году в числе первой группы советских воинов вошел в Харбин.

Его сын - Виктор Иванович - был заместителем командира мотострелкового полка, затем учил курсантов в Хабаровском погранинституте. Сейчас он в запасе. А его дело уже продолжил сын Павел, выпускник Уссурийского суворовского училища и Хабаровского пограничного института. Нынче он подполковник-пограничник, воевавший в горячих точках и проходящий службу в Забайкалье.

Срезанная плесень жизни

И, представьте, нет, вы только представьте, что судьба Униных вновь, внешне незримо, пересеклась бы с судьбой Гумилевых - в приграничных байкальских лесах. Пересеклась бы там, где в 1957 году работал Лев Гумилев под руководством тогда еще не академика, но уже доктора и лауреата, руководителя Иркутской археологической экспедиции Алексея Окладникова. Да, того самого Окладникова - открывателя сикачи-алянских и других петроглифов, многочисленных стоянок чжурчжэней на Дальнем Востоке.

Как я узнал из записок замечательного восточно-сибирского исследователя и публициста Олега Воронина, в период строительства Иркутской ГЭС предполагалось затопление обширных территорий в бассейне Ангары, было необходимо археологическое обследование, и Льва Гумилева включили в один из отрядов архразведки.

Участница той экспедиции, тогда третьекурсница, а впоследствии музейный хранитель дальневосточной коллекции Эрмитажа Нина Ивочкина вспоминает: «Мы копали курыканское поселение километрах в семи от Балаганска на берегу Ангары... Лев Николаевич серьезно интересовался нашей работой: в курыканском слое шла определенная керамика, ниже была другая, которую точно не определяли, но ему очень хотелось, чтобы она была гуннская, он все пытался увязать наших «курыкан» с общеисторическими проблемами Азии…

Вечерами над нами совсем низко висела невероятных размеров темно-розовая луна, мы рассаживались на краю террасы, и Лев Николаевич читал нам свои переводы «Шах-намэ». Про лагерь он рассказывал мало и что-то очень невинное, чтобы нас не напугать, но я только после одного «гастрономического» эпизода осознала, что ему пришлось пережить.

Он уехал в Иркутск, там мы встретились на почте, я получила посылку от родителей, в которой оказался большой кусок сыра, весь заплесневелый. «Что вы собираетесь с ним делать?» - «Конечно, выброшу». - «Тогда отдайте его мне», - сказал он. Мы все засмеялись, думая, что он шутит. Через какое-то время Л.Н. сказал: «А вы помните тот сыр? Я срезал всю плесень и еще два сантиметра. Внутри сыр был прекрасный и очень вкусный… спасибо вашим родителям». Я вдруг осознала, какой благополучной жизнью мы жили, и сколько же пришлось пережить Льву Николаевичу».

Остались только память и папка

В следующем году исполнится уже 20 лет со дня кончины Льва Гумилева. Сына двух величайших русских поэтов самого назвали «великим евразийцем», правда, после смерти. Особых регалий в России Лев Николаевич не получил при жизни. Через четыре года после его смерти по распоряжению Нурсултана Назарбаева в казахской столице именем Гумилева был назван Евразийский национальный университет. Оказывается, Лев Николаевич недолгое время сидел в одном из карагандинских концлагерей. И еще в Казани шесть лет назад Гумилеву-младшему поставили памятник.

А пограничник Павел Унин сегодня живет в тех восточно-сибирских местах, где полвека с лишним назад работал ученый, и мог бы встретиться уже с детьми или внуками «великого евразийца». Но, к сожалению, и такое было сплошь и рядом в семьях репрессированных, Лев Николаевич не оставил после себя потомства. А, значит, та межвременная и межпространственная крестная родственная ниточка, соединявшая Униных и Гумилевых, разорвана навсегда.

Остались только память, небольшой альбом в семье Униных, и та старенькая папка с уникальными материалами хабаровского военного журналиста Валерия Петровича Усольцева. Низкий ему поклон. Других свидетельств существования этой ниточки вы не найдете ни в одном архиве.